Неточные совпадения
Левин, которого давно занимала мысль о том, чтобы помирить братьев хотя перед смертью,
писал брату Сергею Ивановичу и, получив от него
ответ, прочел это письмо больному. Сергей Иванович
писал, что не может сам приехать, но в трогательных выражениях просил прощения у брата.
— Он
пишет, что не может понять, чего именно хочет Алексей Александрович, но что он не уедет без
ответа.
В конце мая, когда уже всё более или менее устроилось, она получила
ответ мужа на свои жалобы о деревенских неустройствах. Он
писал ей, прося прощения в том, что не обдумал всего, и обещал приехать при первой возможности. Возможность эта не представилась, и до начала июня Дарья Александровна жила одна в деревне.
— Не обращайте внимания, — сказала Лидия Ивановна и легким движением подвинула стул Алексею Александровичу. — Я замечала… — начала она что-то, как в комнату вошел лакей с письмом. Лидия Ивановна быстро пробежала записку и, извинившись, с чрезвычайною быстротой
написала и отдала
ответ и вернулась к столу. — Я замечала, — продолжала она начатый разговор, — что Москвичи, в особенности мужчины, самые равнодушные к религии люди.
Он послал седло без
ответа и с сознанием, что он сделал что то стыдное, на другой же день, передав всё опостылевшее хозяйство приказчику, уехал в дальний уезд к приятелю своему Свияжскому, около которого были прекрасные дупелиные болота и который недавно
писал ему, прося исполнить давнишнее намерение побывать у него.
Анна
написала письмо мужу, прося его о разводе, и в конце ноября, расставшись с княжной Варварой, которой надо было ехать в Петербург, вместе с Вронским переехала в Москву. Ожидая каждый день
ответа Алексея Александровича и вслед затем развода, они поселились теперь супружески вместе.
Он
написал десять записок и все разорвал и послал седло без всякого
ответа.
— Да, но он
пишет: ничего еще не мог добиться. На-днях обещал решительный
ответ. Да вот прочти.
Окончив эти дела, он
написал холодный и резкий
ответ на письмо матери.
— Скажи, что
ответа не будет, — сказала графиня Лидия Ивановна и тотчас, открыв бювар,
написала Алексею Александровичу, что надеется видеть его в первом часу на поздравлении во дворце.
Устроилась она чрез Соню, которая аккуратно каждый месяц
писала в Петербург на имя Разумихина и аккуратно каждый месяц получала из Петербурга
ответ.
Лидия
писала Игорю каждый день и, отдавая письма матери Игоря, нетерпеливо ждала
ответов.
Раиса. Она пошла
ответ писать.
Бальзаминов. Я не смел-с. А ежели вы так снисходительны, то я первым долгом почту
написать вам даже нынче. А вы мне
напишете на ответ-с?
Анфиса. А это Люди, Червь, значит: Лукьян Чебаков. Ну, Раиса, я пойду
напишу ему
ответ, а ты тут посиди с Бальзаминовым. Ты мне после скажи, что он тебе будет говорить.
Нет, страшно! еще
пишет, чтоб выселить некоторых мужиков на пустошь, и требует поскорей
ответа — все поскорей.
Она
написала ему
ответ и похвалила, что он поберегся, советовала остаться дома и в воскресенье, если нужно будет, и прибавила, что она лучше проскучает с неделю, чтоб только он берегся.
Обломов боялся, чтоб и ему не пришлось идти по мосткам на ту сторону, спрятался от Никиты,
написав в
ответ, что у него сделалась маленькая опухоль в горле, что он не решается еще выходить со двора и что «жестокая судьба лишает его счастья еще несколько дней видеть ненаглядную Ольгу».
Остановившись на этом решении, он уже немного успокоился и
написал в деревню к соседу, своему поверенному, другое письмо, убедительно прося его поспешить
ответом, по возможности удовлетворительным.
Накануне отъезда у него ночью раздулась губа. «Муха укусила, нельзя же с этакой губой в море!» — сказал он и стал ждать другого парохода. Вот уж август, Штольц давно в Париже,
пишет к нему неистовые письма, но
ответа не получает.
Прежде всего тороплюсь кинуть вам эти две строки, в
ответ на ваше письмо, где вы
пишете, что собираетесь в Италию, в Рим, — на случай, если я замедлю в дороге.
Он не договорил и задумался. А он ждал
ответа на свое письмо к жене. Ульяна Андреевна недавно
написала к хозяйке квартиры, чтобы ей прислали… теплый салоп, оставшийся дома, и дала свой адрес, а о муже не упомянула. Козлов сам отправил салоп и
написал ей горячее письмо — с призывом, говорил о своей дружбе, даже о любви…
— И писем не будете
писать, — давал за него
ответ Тушин, — потому что их не передадут. В дом тоже не придете — вас не примут…
Он забыл свои сомнения, тревоги, синие письма, обрыв, бросился к столу и
написал коротенький нежный
ответ, отослал его к Вере, а сам погрузился в какие-то хаотические ощущения страсти. Веры не было перед глазами; сосредоточенное, напряженное наблюдение за ней раздробилось в мечты или обращалось к прошлому, уже испытанному. Он от мечтаний бросался к пытливому исканию «ключей» к ее тайнам.
Он
написал ей
ответ, где повторил о своем намерении уехать, не повидавшись с нею, находя, что это единственный способ исполнить ее давнишнее требование, — оставить ее в покое и прекратить свою собственную пытку. Потом разорвал свой дневник и бросил по ветру клочки, вполне разочарованный в произведениях своей фантазии.
Адмирал приказал
написать губернатору, что мы подождем
ответа из Едо на письмо из России, которое, как они сами говорят, разошлось в пути с известием о смерти сиогуна.
Прежде всего они спросили, «какие мы варвары, северные или южные?» А мы им
написали, чтоб они привезли нам кур, зелени, рыбы, а у нас взяли бы деньги за это, или же ром, полотно и тому подобные предметы. Старик взял эту записку, надулся, как петух, и, с комическою важностью, с амфазом, нараспев, начал декламировать написанное. Это отчасти напоминало мерное пение наших нищих о Лазаре. Потом, прочитав, старик
написал по-китайски в
ответ, что «почтенных кур у них нет». А неправда: наши видели кур.
Весь день и вчера всю ночь
писали бумаги в Петербург; не до посетителей было, между тем они приезжали опять предложить нам стать на внутренний рейд. Им сказано, что хотим стать дальше, нежели они указали. Они поехали предупредить губернатора и завтра хотели быть с
ответом. О береге все еще ни слова: выжидают, не уйдем ли. Вероятно, губернатору велено не отводить места, пока в Едо не прочтут письма из России и не узнают, в чем дело, в надежде, что, может быть, и на берег выходить не понадобится.
С ним случилось то, что всегда случается с людьми, обращающимися к науке не для того, чтобы играть роль в науке:
писать, спорить, учить, а обращающимися к науке с прямыми, простыми, жизненными вопросами; наука отвечала ему на тысячи равных очень хитрых и мудреных вопросов, имеющих связь с уголовным законом, но только не на тот, на который он искал
ответа.
Переписка продолжалась еще три — четыре месяца, — деятельно со стороны Кирсановых, небрежно и скудно со стороны их корреспондента. Потом он и вовсе перестал отвечать на их письма; по всему видно было, что он только хотел передать Вере Павловне и ее мужу те мысли Лопухова, из которых составилось такое длинное первое письмо его, а исполнив эту обязанность, почел дальнейшую переписку излишнею. Оставшись раза два — три без
ответа, Кирсановы поняли это и перестали
писать.
Андрей Гаврилович, изумленный неожиданным запросом, в тот же день
написал в
ответ довольно грубое отношение, в коем объявлял он, что сельцо Кистеневка досталось ему по смерти покойного его родителя, что он владеет им по праву наследства, что Троекурову до него дела никакого нет и что всякое постороннее притязание на сию его собственность есть ябеда и мошенничество.
Разумеется, объяснять было нечего, я
писал уклончивые и пустые фразы в
ответ. В одном месте аудитор открыл фразу: «Все конституционные хартии ни к чему не ведут, это контракты между господином и рабами; задача не в том, чтоб рабам было лучше, но чтоб не было рабов». Когда мне пришлось объяснять эту фразу, я заметил, что я не вижу никакой обязанности защищать конституционное правительство и что, если б я его защищал, меня в этом обвинили бы.
Надобно было положить этому конец. Я решился выступить прямо на сцену и
написал моему отцу длинное, спокойное, искреннее письмо. Я говорил ему о моей любви и, предвидя его
ответ, прибавлял, что я вовсе его не тороплю, что я даю ему время вглядеться, мимолетное это чувство или нет, и прошу его об одном, чтоб он и Сенатор взошли в положение несчастной девушки, чтоб они вспомнили, что они имеют на нее столько же права, сколько и сама княгиня.
Отец мой обыкновенно
писал мне несколько строк раз в неделю, он не ускорил ни одним днем
ответа и не отдалил его, даже начало письма было как всегда.
В. был лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был
ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией,
писал проекты для князя и составлял планы для детских книг.
«Может, ты сидишь теперь, —
пишет она, — в кабинете, не
пишешь, не читаешь, а задумчиво куришь сигару, и взор углублен в неопределенную даль, и нет
ответа на приветствие взошедшего. Где же твои думы? Куда стремится взор? Не давай
ответа — пусть придут ко мне».
— Ну, так уж потрудитесь
написать мне письменный
ответ.
Получив этот
ответ, он немедленно
написал к графине, что согласен — но что просит ее предварительно разрешить ему следующее сомнение, с кого ему получить заплаченные деньги в том случае, если Энкиева комета, пересекая орбиту земного шара, собьет его с пути — что может случиться за полтора года до окончания срока.
Как ни был прост мой письменный
ответ, консул все же перепугался: ему казалось, что его переведут за него, не знаю, куда-нибудь в Бейрут или в Триполи; он решительно объявил мне, что ни принять, ни сообщить его никогда не осмелится. Как я его ни убеждал, что на него не может пасть никакой ответственности, он не соглашался и просил меня
написать другое письмо.
— Я два раза, — говорил он, —
писал на родину в Могилевскую губернию, да
ответа не было, видно, из моих никого больше нет; так оно как-то и жутко на родину прийти, побудешь-побудешь, да, как окаянный какой, и пойдешь куда глаза глядят, Христа ради просить.
Через несколько месяцев он
написал другое — тоже нет
ответа.
Сейчас
написал я к полковнику письмо, в котором просил о пропуске тебе,
ответа еще нет. У вас это труднее будет обделать, я полагаюсь на маменьку. Тебе счастье насчет меня, ты была последней из моих друзей, которого я видел перед взятием (мы расстались с твердой надеждой увидеться скоро, в десятом часу, а в два я уже сидел в части), и ты первая опять меня увидишь. Зная тебя, я знаю, что это доставит тебе удовольствие, будь уверена, что и мне также. Ты для меня родная сестра.
Надо сказать, что она, тотчас после приезда Федоса,
написала к белебеевскому предводителю дворянства письмо, в котором спрашивала, действительно ли им был выдан вид Федосу Половникову; но прошло уже более полутора месяцев, а
ответа получено не было. Молчание это служило источником великих тревог, которые при всяком случае возобновлялись.
Через неделю после получения этого письма Иван Федорович
написал такой
ответ...
— Да, господин Павлищев, который меня там содержал, два года назад помер; я
писал потом сюда генеральше Епанчиной, моей дальней родственнице, но
ответа не получил. Так с тем и приехал.
Лаврецкий
написал жене, что не нуждается в
ответе… но он ждал, он жаждал
ответа, объяснения этого непонятного, непостижимого дела.
…Сейчас
писал к шаферу нашему в
ответ на его лаконическое письмо. Задал ему и сожителю мильон лицейских вопросов. Эти дни я все и думаю и
пишу о Пушкине. Пришлось, наконец, кончить эту статью с фотографом. Я просил адмирала с тобой прислать мне просимые сведения. Не давай ему лениться — он таки ленив немножко, нечего сказать…
Вы удивляетесь, что Ивану Александровичу отказали приехать в Тобольск, а я дивлюсь, что он просился. Надобно было просить ехать в виде золотоискателя. Я читал его письмо Орлову и
ответ Орлова. Странно только то, что Орлов при свидании в Москве с Ив. Ал. сказал, чтоб он
написал к нему и потом ничего не сделал. Впрочем, все это в порядке вещей… [И. А. Фонвизин просил разрешения поехать в Тобольск для свидания с братом.]
Анненков никуда не назначен и нигде не заседает. Это московские бредни. Я был у Прасковьи Егоровны — она в насморке, не выезжает. Душеприказчик обещает завтра выслать в Минусинск деньги. Я уже
писал вчера об этом Фаленбергу. Фролов получил свои. Есть уже от них
ответ.
Сегодня
писал к князю и просил его позволить мне ехать в Тобольск для лечения — нетерпеливо жду
ответа в надежде, что мне не откажут в этой поездке. До того времени, если не сделается мне заметно хуже, думаю подождать с порошками, присланными Павлом Сергеевичем. Если же почему-нибудь замедлится мое отправление, начну и здесь глотать digitalis, хотя я не большой охотник до заочного лечения, особенно в такого рода припадках, которым теперь я так часто подвергаюсь.